«Нельзя управлять лесами России по одной модели»

Евгений Шварц, доктор географических наук, заслуженный эколог Российской Федерации. Возглавляет Центр ответственного природопользования в рамках Института географии РАН, профессор ВШЭ. Одна из задач Центра - содействие экологически устойчивому и низкоуглеродному развитию лесной отрасли через партнерство и диалог с ведущими компаниями.

- О роли лесов в решении глобальной климатической повестки, об использовании леса как стратегического ресурса со всеми вытекающими последствиями заговорили сегодня на самом высоком уровне. Давайте поговорим о лесе с этой точки зрения.

- Вы знаете, Россия зарастает лесом, у нас 76 миллионов гектаров заброшенных земель сельскохозяйственного назначения, более половины которых зарастает или уже заросло лесом. Проблема в том, что Минсельхоз России прямо скажем, не рвется снять нормативно-правовые барьеры для развития частного лесного хозяйства на этих землях. Может быть потому, что лишится финансирования от Правительства на вовлечение в оборот 13,2 миллионов гектаров неиспользуемых земель в размере 500 миллиардов рублей на 10 лет?.. Необходимо появление эффективного частного лесного хозяйства на заброшенных землях сельскохозяйственного назначения, которое в 3-4 раза сможет увеличить продуктивность лесопромышленных лесов в староосвоенных регионах.

Почему леса Швеции и Финляндии, которые составляют менее пяти процентов от российских лесов, производят около 80 процентов продукции лесозаготовки в России? Потому что они в одинаковых с нами климатических условиях ведут именно интенсивное лесное хозяйство и лесовосстановление, обеспечивая, как минимум, в 5 - 7 раза больше снятия древесины с гектара лесопромышленных лесов в год.

- Что происходит с лесовосстановлением в России?

- Первое, не нужно такое лесовосстановление, которое делает Рослесхоз.

- Объясните.

- В России всего 22 процента лесов находятся в аренде у лесопромышленников. И за лесовосстановление в арендованных лесах отвечают они. Если они это не делают или делают плохо, то с них спрашивают органы управления лесами. Потому что в этих отношениях действует принцип – срубил дерево, посади дерево. И бизнес это делает лучше, чем Рослесхоз. Но есть лес, предназначение которого – лесообеспечение, а есть леса, функции у которых в первую очередь – экологические, климатические, рекреационные и резервные. Поэтому много лет и доказываю Рослесхозу, что разными лесами нужно и управлять по-разному. Сейчас требуется, чтобы практически все лесовосстановление делалось саженцами закрытой корневой системы (ЗКС). Это фактически только массовые хвойные породы - ель, сосна и лиственница. Есть разные стратегии – можно взять саженцы закрытой корневой системы и нанять меньше лесников, как это делают лесопромышленники в Швеции и Германии, потому что у них огромные налоги на зарплату. А может, учитывая, что в России маленькие зарплаты, выгоднее сажать более дешевые традиционные саженцы, но чтобы больше людей занимались уходом и прочисткой лесов. Но это должен быть выбор лесопромышленников, которые прибылью отвечают за результат, а не выбор госчиновников. Должно быть запрещено в неарендованных лесах сажать хвойные монокультуры.

- Почему?

- Потому что это источник пожаров и уменьшения природного биоразнообразия. Вот, пример Белоруссии. Там рубками ухода в молодняках проходят каждый год 110 - 183 процентов площади лесовосстановления, то есть того, что сажают. У них также государственная система лесхозов, но при этом, они понимают, что если у них не будет лесного экспорта, то к ним у руководства страны будут вопросы. А в нашей стране пытаются финансировать «процессы», но никто не контролирует результат – поспевание и выход товарной древесины. У нас в отличие от белорусов прочистками и уходами покрывается 28 -34 процентов площади посадок. И поэтому у нас гибель лесных культур 53,5 - 57 процентов. Те леса, которые могут быть источником товарной древесины, их надо восстанавливать, сажать, прореживать, ухаживать за ними и т.д., но это должен делать тот, кто потом это будет продавать, а не чиновник.

- Если говорить про качественный состав леса. Сейчас научное мировое сообщество снова обсуждает теорию Дарвина, которой, к слову, уже более 150 лет, о том, что смесь видов, посаженных вместе, часто растет сильнее, чем виды, посаженные по отдельности. То есть, следуя идее Дарвина, самые лучшие и самые здоровые леса — это леса с наибольшим разнообразием деревьев, причем деревьев разного возраста.

- В целом, соглашусь. Но там, где никто не собирается брать лес в аренду в промышленных целях, зачастую вообще ничего сажать не нужно или нужно высаживать наиболее медленно восстанавливающиеся ценные породы – дубы, ясень, липу, кедры. Если стоит задача обеспечить биоразнообразие и экологические функции, и при этом снизить риск пожаров, то лучше пускать в такие леса лесника или работника с кусторезом, чтобы делал противопожарные просеки и убирал сухую древесину. А дальше – что выросло, то выросло. Выросла осина – отлично. Выросла береза – еще лучше. Сажать в таких лесах также можно и нужно, но те породы, восстановление которых после пожаров и вырубки, а также в результате изменений климата затруднено – твердолиственные породы и кедры.

- Реализация лесоклиматических проектов – тоже ведь один из инструментов эффективного управления, как это сейчас работает в России?

- Лесоклиматические проекты должны делаться для того, чтобы забирать из воздуха и хранить углерод. И самое простое, что часто приходит в голову, это выращивать лес, и чем больше запас древесины, тем лучше. Общеизвестно, что Президент России объявил о том, что нужно повышать энергоэффективность экономики и уменьшать углеродные выбросы. Да, у нас разная структура промышленных выбросов и того, что может быть компенсировано лесами. В Европе лесов мало, они хорошо управляются. Максимум, что они могут компенсировать – 7-8 процентов. И Президент говорил о том, что дайте нам возможность компенсировать часть промышленных выбросов с помощью большей площади лесов.

У нас за все время был всего один проект в Приморском крае, который прошел фазу верификации и получилось продать углеродные единицы на лондонской бирже. Удэгейская община получила около 460 тысяч евро. На этом проект закончился, потому что на территории был создан национальный парк. Сейчас тоже есть несколько аналогичных инициатив.

- А могут делать лесоклиматические проекты физические лица, допустим, у меня есть леса в Тверской области, я обращаюсь к вам за советом и дальше мы запускаем этот проект?

- Скорее всего, нет. Какой у Вас лес – на землях Гослесфонда или на землях сельхозназначения? Если на землях Гослесфонда - то вам надо найти очень много денег, подписать соглашение с Рослесхозом, подписать трехстороннее соглашение с тверским управлением лесами, а потом с высокой вероятностью вы не получите ничего, чтобы компенсировало ваши затраты, потому что вы не получите право собственности на углеродные единицы, и Вам еще нужно будет их сертифировать по международным стандпртам. Знаю случай, когда крупная российская компания потратила значительные средства на два проекта, но пока не получила права собственности на единицы сокращения выбросов.

Для того чтобы компании не боялись инвестировать в России в такие проекты, должна быть аренда, специально под лесоклиматические проекты (такой нормы в ст.25 Лесного кодекса сейчас нет) с понятными условиями перехода единиц сокращения выбросов в пользу компании-инвестора и партнера.
Совершенно новая проблема – компаниям планируют навязывать под видом якобы «лесоклиматических проектов» обязательства по финансированию традиционного лесовосстановления хвойных монокультур, забывая при этом, что скорость прироста и увеличения запаса у лиственных пород в 1,4-2 раза выше, чем у хвойных (поглощение CO2 лиственными породами: осина — до 3,6 тонн СО2 в год/га; береза — до 3,3 тонн СО2 в год/га и дуб — до 3,2 тонн СО2 в год/га, тогда как у хвойных: сосна – до 2,4 тонн СО2 в год/га; ель и пихта – до 2 тонн СО2 в год/га; лиственница – до 1,8 тонн СО2 в год/га), а горимость – существенно ниже, чем у хвойных монокультур. То есть, существующая практика лесовосстановления имеет близкий к нулевому или даже отрицательный баланс углерода по сравнению с так называемой «базовой линией» - естественным лесовосстановлением (самозаростанием). Добавлю, что с учетом максимально-возможной продолжительности лесоклиматических проектов в 45 лет, стоимость углеродных единиц «по правилам» Рослесхоза оказывается выше 39 евро за тонну, при том, что по заключению КПМГ (прим. «Экология России» – аудиторская компания, входящая в «большую четверку» крупнейших в мире аудиторских фирм) в Российской Федерации основной потенциал имеют проекты с ценой сокращения/поглощения выбросов менее 10 евро за тонну СО2.
Соответственно можно ожидать, что вместо инвестиций в лесоклиматические проекты в России российских бизнес предпочтет покупать единицы сокращения выбросов на мировых рынках, как это уже делают Sakhalin Energy и Shell.
Еще одна проблема – отсутствие хорошей правовой защиты. Чиновники говорят бизнесу, что не нужно делать лесоклиматический проект на сельхозземлях, потому что «их у вас отнимут, вас оштрафуют из-за нарушения законодательства о землях сельскохозяйственного назначения» и т.п.. При этом, молчат и не говорят о том, что есть уже три поручения Президента (последнее – от 27 января 2022 Пр-189, п.5), которые говорят о том, что именно такие проекты и надо делать, и что к 1 июля 2022 года должна быть подготовлена соответствующая правовая база.

- Сейчас многие компании, демонстрируя свою приверженность экологии, сажают лес, я могу судить по релизам, которые получает наше СМИ, за исключением зимних месяцев, постоянно приходят сообщения, что вот, такая-то компания посадила лес или собирается это делать, соответственно, хотят, чтобы мы об этом рассказывали. У меня вопрос, а бизнес, проводя такие акции, действительно, понимает, зачем он сажает этот лес или это больше декоративная, но, безусловно, красивая инициатива.

- Не хочу сказать, что это совсем и всегда плохо. Но, вот главный лесник российского Гринписа придумал такой термин – «посадкобесие». Расскажу такой пример. В Сибири лесовосстановительная компания сажала хвойные монокультуры. Понимаю, что это Иркутская область, дуба нет, кедра мало. Спрашиваю, почему вы березу не сажаете, не делаете чересполосицу или хотя бы окантовку, чтобы не сгорело то, что вы ранее посадили. Руководитель этой компании сказала, что пыталась это сделать, но ей сказали, что тогда не закроют контракт. Это к слову о бездумных посадках. Часто получается, что это классическая игра на чувствах и на общей тотальной безграмотности.

- Тогда как действовать компаниям?

- Можно и сажать лес, только надо это делать с умом. Например, дождаться 1 июля и взять в аренду зарастающие земли сельхозназначения и сделать там хороший лесоклиматический проект. Можно объединиться с лесопромышленником, у которого уже есть большая аренда, и сделать совместный проект по интенсивному устойчивому лесному хозяйству с получением углеродных единиц. Скажем, вы платите за противопожарные дороги, а лесопромышленная компания больше тратит на рубки ухода, покупает оборудование для переработки малоценной древесины и так далее. Вы получаете в результате меньше пожаров и больше запас древесины. Это другой вариант. Еще есть вариант сделать лесоклиматический проект в малонарушенных девственных лесах, взяв под охрану ранее несертифицированные леса. Вы получаете углеродные единицы за то, что сохранили лес от вырубки. Вариантов много.

- Давайте поговорим о рисках для лесов. Есть мнение, что у Китая большие аппетиты на российский лес.

- Китайцы для нашего леса – и угроза, и возможность. Если мы говорим, да, берите в аренду и в соответствии с Российским законодательством занимайтесь и лесовосстановлением, то такие отношения, на мой взгляд, скорее на пользу.
У нас нет более страшных врагов, чем мы сами. Более года назад у Минприроды была такая инициатива, чтобы Китай оплачивал из своего бюджета наши семенные центры и питомники. Почему Китай воспринял это как оскорбление? У них есть примеры работы во многих странах мира, например, в Новой Зеландии. Там они платят налоги, выполняют все требования по лесовосстановлению. Новозеландцы работают в китайской компании, ходят в традиционной лесной униформе Новой Зеландии. А здесь Китаю предложили платить в бюджет другого государства за то, что это государство не выполняет свою функцию и не заставляет это делать компании, в том числе, китайские.
Важно, чтобы власти действовали здесь открыто. Допустим, публично объявляется, что такой-то участок с такими-то характеристиками выставляется на аукцион или аренду на 45-49 лет или сроком на 10 лет с правом продления с определенными условиями восстановления. При этом, объявленные условия для китайцев не должны быть лучше, чем для российских компаний. Давайте предоставим одинаковые условия.

- Считаете ли вы, что надо каким-то образом усилить контроль за лесопользованием. Отрасль пока не прошла цифровизацию, я не слышала, чтобы велся системный дистанционный спутниковый мониторинг за незаконными вырубками, например.

- На мой взгляд, дополнительный контроль, не предусмотренный действующей правительственной программой по декриминализации отрасли, особенно не нужен. Что сейчас предлагается – фиксировать и вносить в ЛесЕГАИС (прим. «Экология России» – Единая государственная автоматизированная информационная система учета) каждый кубический метр срубленной древесины. Вы можете поверить, что лесник с зарплатой от 14 до 26 тысяч рублей это будет всегда честно фиксировать?.. Если есть коррупционные потоки, которые не идут в бюджет, если честно получается не всегда, то давайте переведем арендаторов на уплату аренды не по «объему вырубленного леса», а по площади аренды. Да, мы посчитаем, мы посмотрим запас. Если арендатор больше усилий будет вкладывать в рубки ухода, уходы и увеличение запасов как в Швеции и Финляндии, тогда у него будет и стимул. Чем больше он вырастит сверх базового зафиксированного запаса, это все его доход. И тогда будет мотивация растить больше.

- Еще один риск связан с пожарами. Мы помним, как горели леса Сибири, и вообще пожароопасный сезон начинается уже в марте в некоторых регионах России. Как можно минимизировать угрозу пожаров?

- Пока, к сожалению, чем больше тратится денег на пожары, тем больше горит. Выделяемые деньги не зависят от результата. А чем больше горит, тем проще попросить больше денег. В Финляндии почти все леса частные, если у тебя сгорел лес, то ты банкрот и твоя семья нищая. Поэтому они стали вкладываться. В дороги, чтобы было можно быстро приехать и потушить. Экономически эффективно лесное хозяйство бывает тогда, когда плотность дорог больше восьми километров на 1000 гектаров. Это также противодействие пожарам.

- А считаете ли вы, что пожары – это заметание следов незаконных вырубок леса?

- Не знаю ни одного достоверного случая.

- Ну, вот, в Сибири, большие же территории, дороги быстро не построишь, с инспекцией каждый день не обойдешь и не облетишь. Смириться с тем, что каждый год будет гореть?

- Да. Давайте будем честными. Конечно, не хочу, чтобы меня обвинили в антипатриотизме, ну вот есть Австралия, Южная Калифорния и Якутия. Там, хоть что делай, но те или иные пожары на этих территориях будут всегда. Другое дело, что лесное хозяйство в этих случаях должно быть и ориентировано на снижение масштабов пожаров. В Австралии знают, что если 40 лет не горело, значит, в следующие пять лет точно загорится. И пытаются поджигать раз в 20-25 лет, чтобы предотвратить больший урон.
В России, считаю, надо прекратить попытки выдать аэросев (рассеивание семян хвойных с самолета) за лесоклиматические проекты. Запретить сажать пожароопасные хвойные монокультуры на неарендованных площадях лесов, тем более без окантовки или чередования с лиственными культурами. Провести рубки ухода в уже существующих ранее созданных хвойных монокультурах, чтобы убрать сухую мертвую древесину, которая является источником пожаров.

Еще раз говорю об ответственности лесопромышленников, если у них сгорит аренда, за которую они платят деньги, то это полное разорение их семей. Если есть опасность, что кто-то подожжет, то арендатор нанимает чоповцев, они ловят, борются с пожарами. Так это работает и в Финляндии.

- Если говорить про актуальные направления в лесной отрасли в этом году, то какие бы вы выделили?

- У меня нет сомнений в том, что любая противопожарная проблематика будет актуальна. Но вовсе не то, что под этим подразумевают лесные начальники. Это не про то, сколько миллионов рублей перечислить в такой-то субъект при такой-то площади горения, а про то, как сделать так, чтобы не нужно это было перечислять. Основной вызов для всего лесного хозяйства – это переход от управления промежуточными процессами к управлению по результатам.
Если у нас нет денег на уходы и прореживание, значит не нужно столько сажать. Если у нас нет денег на уход за монокультурами, которые дорого стоят, может вообще не стоит их сажать, а заниматься прочисткой леспопожарных дорог, пропаханных разъединений, рубками, для того, чтобы лес был более устойчивым к пожарам.
Основной момент, который важен, это то, что более 75 процентов лесов России не находятся в лесопромышленной аренде – у них основная функция не древесина, а экология, рекреация, сохранение климата и снижение площади и частоты пожаров. Поэтому в них не нужно сажать хвойные монокультуры, а нужно создавать квази-естественные смешанные 2-3-4 видовые леса с участием твердолиственных и просто лиственных пород и т.п. Об этом надо помнить. У меня, кстати, есть давняя мечта - реализовать в России программу по созданию Национального лесного наследия для сохранения оставшихся крупных массивов первичных лесов. Это предусмотрено «Основами государственной политики в области использования, охраны, защиты и воспроизводства лесов в РФ на период до 2030 г.», принятыми в сентябре 2013 года, но ни одной территории Национального природного наследия за почти 9 лет так и не было создано. Потому что единственная модель управления лесами, которую себе представляют в Рослесхозе – это выбить как можно больше денег из федерального бюджета, засеять на все территории, даже там, где можно не тушить пожары из-за удаленности, дорогими саженцами ели и сосны с ЗКС, и разрешить вырубку и экспорт наиболее ценных твердолиственных пород и кедров «как видов не имеющих пространственного выражения в лесах». При этом как-то забывается, а как восстанавливался лес еще 250 лет тому назад? Самозарастанием!

Интервью провела Ольга Стрелкова